Когда мы с Машей отправлялись в Албанию, друзья говорили:«Как интересно!», – так или иначе показывая, что страна это экзотическая, совершенно неизвестная, что хотелосьбы узнать про нее побольше. Когда приехали, минимум двое людей (по состоянию на сегодняшний момент) осторожно спросили: «А там не стреляют?».Нет, совсем нет. Похоже, после разрыва дипломатических отношений с СССР в 1961 году Албания остается для современного российского сознания совершенно неизвестной страной, о которой даже непонятно, что думать. Об Албании думают исключительно российские коммунисты и шовинисты, и только в одном аспекте: там жил кристально чистый сталинист, диктатор и палач собственного народа Энвер Ходжа. Говорят, в России есть молодые ходжаисты. Бр-р-р-р.

Сам я об Албании знал, но мало. В старших классах слушал – кроме «Немецкой волны» и «Голоса Америки» – и радио Тираны на русском языке. Женский голос с заметным акцентом произносил «Говорит Тирана!» –после чего диктор начинал клеймить«советских ревизионистов». Это вызывало интерес, потому что было дискурсом чистого сталинизма. Помню,как дикторша рыдала в 1985 году, когда умер Энвер Ходжа, радио Тираны вело как бы «прямую трансляцию» от гроба,мимо которого проходили, прощаясь, жители Албании. Я слушал репортаж стоя, и рука сама собой поднялась в пионерском салюте (сам я пионером уже не был) – как у людей поколения моих родителей, которые стояли в 1953 году в почетном карауле у портретов Сталина в своих школах. У меня было ощущение, что эстетически правильно реагировать на этот репортаж о похоронах именно так. Меня прикалывало чтение скудных статей об Албании в ежегоднике БСЭ – потому что об этой стране ничего не было известно, а тут хоть что-то: население, выплавка чугуна, окот овец…

В 1991 году слушал – уже по российскому радио – о том, что теперь и в Албании произошла антикоммунистическая революция. Название тайной полиции – «сигурими» – было очень похоже на название тайной полиции Румынии – сигуранца – которую громили демонстранты в Бухаресте за год до этого, в конце 1989-го. Эта лексическая близость вызывала мысль о том, что при антикоммунистических революциях люди везде борются приблизительно против одной и той же силы. До сих пор мне кажется, что эта мысль не совсем лишена оснований.

Потом узнал из журнала «Иностранная литература»,что в Албании есть значительный писатель, номинированный на Нобелевскую премию, и зовут его Исмаил Кадаре. Примерно в1998-м или 1999-м году познакомился с жившим тогда в Москве молодым албанским поэтом и прозаиком Агроном Туффа (ударение в фамилии на первый слог). В 2001 году он переехал обратно в Албанию, а в 2007-м пригласил меня и Машу в эту страну на поэтический фестиваль «Poeteka»– что-то вроде «Поэтической библиотеки»,видимо.

Еще я знал, что албанский язык не входит ни в какую языковую группу, хотя и понятно, что входит в индоевропейскую семью (оказалось, что он просто не имеет живых родственников). Слышал краем уха про волнения обманутых вкладчиков, которые привели в 1997 году фактически к гражданской войне.

То есть что-то я знал, конечно. Но немного. И нельзя сказать, что действительность превзошла мои ожидания, потому что ожиданий у меня не было.

Получение визы произвело на меня сильное впечатление: после него я совсем уж укрепился в убеждении, что от Албании лучше ничего не ждать, а лучше просто смотреть по сторонам и думать. Агрон написал мне, чтобы при получении визы я не беспокоился: новый посол в Москве Теодор Лачо – писатель, хорошо его знает, так что проблем быть не должно. По номеру, указанному в Интернете, оказалось невозможно дозвониться (впоследствии оказалось, что этот номер – неправильный и настоящий не имеет с ним ничего общего). Пришлось поехать. Посольство занимает две двери (именно две двери – они ведут в одно помещение) на лестничной площадке высокого дома, который сдается под офисы. Я звоню в одну из двух дверей, рядом – табличка, на которой указано, что часы – приемные. После того, как я звонил минут пять и уже собирался уходить, из другой двери высунулся интеллигентный, бритый налысо человек (это и был Теодор Лачо) и спросил, что мне нужно. Я сказал, что хотел бы податьдокументы на визу.

Человек ответил, что сегодня в посольстве выходной, – они продолжают праздновать Пасху (это был понедельник Светлой седмицы, которая в этом году была единой у православных и католиков). Я твердо сказал, что меня позвал Агрон Туффа на поэтический фестиваль. Человек ответил:

– А документы при вас? Заходите.

После чего выдал анкеты, подождал, пока я их заполню, и проинструктировал, как сдать консульский сбор. На следующий день я получил визу от первого секретаря посольства.

На стене посольства – портрет Матери Терезы Калькуттской. Мать Тереза(по-албански – NёnёTereza) была этнической албанкой, ее мирское имя – Агнесса Тереза Бояджиу. Сегодня она – самый известный представитель албанского этноса в мире. Во времена Энвера Ходжи ее десятилетиями не пускали на родину повидаться с родителями, впервые позволили приехать в 1990 году, когда режим начал рушиться, а родители уже много лет как умерли. Партийная функционерка приветствовала ее: «Мыочень рады, – говорила она, – что Вы так много сил уделяете борьбе со страшным злом ХХ века – СПИДом, зато у нас в стране СПИДа нет!» Теперь в Тиране именем великой монахини названы международный аэропорт и университет. На громадном крыльце центрального здания университета – памятник: не в центре, а далеко в стороне стоит маленькая сутулая бронзовая старушка (очертаниями фигуры отдаленно похожая на св. Серафима Саровского, каким его традиционно рисуют на иконах). Мне кажется, она была бы довольна таким памятником (если бы вообще согласилась с тем, чтобы ей поставили памятник). Как памятник М. Мамардашвили в Тбилиси: в уголке, на невысоком постаменте стоит слегка карикатурная металлическая лысая голова в огромных очках.

В Албании мы были в Тиране и находящемся недалеко от нее городе Дурресе, а также в городах Берате и Шкодере (по российской транскрипции; сами албанцы называют его Шкодра). Это одна из самых красивых стран, в которых мне доводилось побывать. Возможно, самая красивая.

Правда,коммунисты привели ее в состояние почти катастрофическое. У власти в стране они были дважды. Первый раз – с 1945-го по1991-й. Албания – кажется, единственная страна Европы, где коммунистическая революция была осуществлена полностью местными силами, без явного вмешательства советских войск (даже в Югославии советские войска оказали армии Тито некоторую поддержку). До 1985 года там единолично правил последний сталинист Европы, диктатор и палач собственного народа (или, точнее, собственных народов,потому что Албании есть и национальные меньшинства, которым тоже приходилось плохо) Энвер Ходжа. Режим был, кажется, даже страшнее, чем правление Сталина в СССР, хотя представить это трудно (впрочем, нет предела совершенству: при Пол Поте в Кампучии было намного хуже,чем в Албании при Ходже). Отправление религиозных обрядов (любых!) в Албании было объявлено уголовным преступлением, институт адвокатуры отменен как таковой, а при репрессиях открыто проводился принцип: если арестован кто-то из родителей, впоследствии должен быть арестован самый яркий, талантливый из детей. Повод находился: был бы человек…

После 1985 года правил Рамиз Алия, которого Ходжа официально утвердил своим преемником. Алия установил в Албании своего рода режим социальной шизофрении: в газетах провозглашались призывы к реформам, напоминавшие советскую риторику времен перестройки (даже с обличениями «старой психологии»), при этом партия цеплялась за власть всеми силами, а реальные реформы шли очень медленно. Кончилось дело тем, что в 1990 году в Тиране начали бунтовать студенты, а потом волнения охватили всю страну и произошла, как уже сказано, антикоммунистическая революция.

Второй раз коммунисты пришли к власти в 1997 году, использовав в качестве орудия волнения обманутых вкладчиков финансовых«пирамид». Правили они до 2005 года, используя при последующих выборах элементарный подкуп избирателей: сначала, например, в деревне нет муки и масла, а потом крестьянину предлагают бесплатно получить муку и масло при условии, что он проголосует за Социалистическую партию. В стране, если я правильно понимаю, был построен партийно-мафиозный капитализм: оппозиционную прессу не зажимали совсем,но держали в черном теле с помощью финансовых инструментов, важнейшую роль в экономике приобрели фирмы, аффилированые с социалистами (или с детьми Энвера Ходжи), которые ничего не производили, а перепродавали по повышенным ценам товары, купленные в других странах. Экономика, и так дышавшая на ладан, почти совсем рухнула, сохранилась только пищевая промышленность.

В 2005 году на выборах победила Демократическая партия, организованная антикоммунистически настроенными студентами и интеллектуалами в 1990-м. Нормальные выборы удалось провести под давлением Евросоюза, а также потому,что демократы мобилизовали всех интеллектуалов для продумывания предвыборной программы. Повторяю: не только политтехнологических задач, но и для обсуждения того, что на самом деле нужно делать дальше. Почувствуйте разницу. Интеллектуалов собирают и сейчас для «мозговых штурмов». Численный перевес демократов в парламенте, правда, не очень внушительный, поэтому важнейшие законы удается проводить большинством всего в несколько голосов. Но в правительстве и в местной администрации большинство составили демократы, и они стараются разгрести руины.

В частности, от налогов был освобожден малый и средний бизнес. В Тиране на первых этажах нет свободного места: кафе – магазинчик – кафе – кафе – магазинчик – магазинчик… Торгуют всем подряд, магазины довольно аккуратные. В каждом кафе сидят люди. Южноевропейская манера сидеть в кафе до вечера и ночью, вести бесконечные медленные разговоры за кофе или ракией – виноградной водкой.

Окончательно в том, что демократы в Албании настоящие, а не просто так называются, я убедился, когда префект округа Берат Ролан Бейко – одновременно со своим префектством он готовит в Сорбонне диссертацию о влиянии новых средств связи на преодоление тоталитаризма – повез нас осматривать старую крепость Берата, где находится музей великого византийского иконописца Онуфрия. Крепость находится, понятное дело, на высокой горе, спускаться с нее надо по небольшой улочке. Мы едем на черном «Мерседесе» с начальственным номером: BR 0001. Навстречу поднимается «джип». Префект, сидящий за рулем, спокойно уступает дорогу. Да, – подумал я, – у этой страны есть будущее.

Города, за исключением Тираны, выглядят хуже, чем деревня. Деревня производит такое же впечатление, как в любой другой южноевропейской стране: большие, новые, чаще всего явно построенные в последние 2—3 года дома – многоэтажные, раскрашенные в яркие цвета, с антеннами спутникового телевидения на крыше (в Албании оно хорошо развито: есть несколько каналов, по ним показывают новые иностранные фильмы с субтитрами на албанском). Везде– очень много цветов. Если первый этаж построен, на нем уже живут, второй и третий этажи достраивают. Так же с магазинами и торговыми центрами: на первом этаже и в подвале работают кафе, идет торговля, верхние этажи строят. На большинствестроящихся домов – государственные флаги, иногда, правда, очень выцветшие и рваные. Спрашиваю Агрона, что означают эти флаги? Агрон отвечает, что албанцы поднимают флаг в случаях, когда хотят показать: мы это сделаем!

В городах – много кварталов, застроенных чем-то вроде наших «хрущёвок», это дома не панельные, а кирпичные, тоже без лифта, но выглядят они еще хуже, чем у нас: кирпич плохой и некрашеный, решетки на первых этажах кое-как приляпаны прямо на цемент. В центре города, как правило, строят новые, часто необычные по архитектуре дома, и они выглядят хорошо, но соседствуют со строениями советского типа. Построек XIX века почти нет: коммунисты все снесли. Осталось всего несколько кварталов в центре Тираны, а в других городах – только жилые дома: очевидно, их не хватало, поэтому оставляли и старые. В Шкодре есть двухэтажные улицы, напоминающие Замоскворечье в Москве, в Берате лепятся по склону горы белые дома под черепичными крышами – такие могли бы быть построены и в XVII веке.

Одна из главных проблем Албании – коммунисты вырезали почти всю городскую интеллигенцию, кроме функционеров от культуры. Интеллектуалы, с которыми мне приходилось общаться – и это действительно глубоко интеллигентные люди – дети крестьян. В значительной степени, видимо, утрачены навыки городской жизни: на улицах (кроме центральных) грязно, мусор лежит кучами вокруг помоек, а урн и мусорных контейнейров до смешного мало. Правда, в туалетах везде чисто (даже во второразрядных забегаловках) и нет надписей. На стенах домов пишут много. Зато приватное пространство албанцы понимают и ощущают иначе: перед лавочками и кафе тротуар просто вылизывают, машины моют… Мойки на автострадах через каждые пятьсот метров, машины в среднем гораздо чище, чем в России – при том, что пыльно – из-за плохих дорог.

Автострады между городами и центральные улицы сделаны хорошо, но неглавные улицы раздолбаны в ноль, совершенно: там просто асфальта нет, это даже не проселочная дорога, а какие-то руины.

Правительство срочно восстанавливает дороги, планирует строительство новых, но это задача, видимо, на много лет.

В Тиране – получше по многим причинам: это и при коммунистах все-таки была столица, там жило все начальство, интеллигенции там осталось больше по закону больших чисел, а сейчас там, видимо, хороший мэр. Гей, бывший анархист, научившийся, по словам Агрона, ходить в галстуке, и большой поклонник австрийского архитектора Фриденсрайха Хундертвассера (1928–2000) – того самого, который раскрашивал свои дома во все цвета радуги. Вот и в Тиране дома раскрашивают в разнообразные веселенькие цвета. Сейчас администрация города проводит конкурсы с привлечением иностранных архитекторов; в одном из книжных магазинов Дурреса я видел альбом проектов, поданных на конкурсы по застройке Тираны в 2005—2007 годах. Рядом с университетом только что выстроен ультрасовременный высотный дом, составленный из двух половин и совершенно официально названный The Twin Towers. На фронтоне так, по-английски, и написано. По-моему, это свидетельствует не о черном юморе, а скорее о сочетании самоиронии и оптимизма.

В промтоварных лавочках Тираны – выбор лучше, чем в Дурресе: хотя и там и там товары преимущественно турецкие (изредка попадаются греческие и итальянские), в Тиране они рассчитаны на покупателей с более тонким и воспитанным вкусом, в Дурресе и, судя по одежде горожан, в Шкодре в ходу дешевый ширпотреб, которого и на московских-то рынках давно нету. А вот продукты отменные и недорогие, причем везде. Порции в кафе – большие. Кофе изумительный и очень дешевый (однажды мы с Машей выпили по чашке кофе, и обе чашки, да еще и два стакана холодной бутылированной воды к ним – кофе в Албании пьют по-турецки) обошлись нам в 25 рублей в пересчете на наши деньги.

В Албании живет 4 миллиона человек, из них в Тиране – 1 миллион. Общественный транспорт развит плохо: есть только рейсовые автобусы. Над столицей возвышается горный хребет Дайс, и это очень здорово: горы всегда придают городу другое измерение, любые здания на фоне гор выглядят лучше. Город психологически довольно комфортный, приветливый и обаятельный. Лица на улицах расслабленные и живые, особенно у молодежи. В час пик улицы забиты машинами, но город хорошо продувается с гор, поэтому воздух чище, чем в Москве. Машины в основном немецкие – «мерседесы», «фольксвагены» и BMW – и, что удивительно, часто вполне новые. Агрон говорит, что летом в Тиране жить невозможно – вероятно, потому что пыльно и почти нет деревьев, которые давали бы свежий воздух и тень. Впрочем, в центре Тираны есть небольшая зеленая зона, которую в честь дружбы с Китаем население называло Тайванем, и парк. В середине парка – невысокий холм, на вершине которого похоронены отцы албанского национального возрождения и национального же романтизма в литературе, братья Фрашери – Сами, Наим и Абдыл (Абдыл, между прочим, жил в Турции, писал по-албански и по-турецки и создал стихотворение, ставшее национальным турецким гимном). Рядом с ними недавно перезахоронен писатель, журналист и публицист Фаик Конича, пижон, сноб, эстет и декадент, живший в первой половине ХХ века преимущественно в Париже, личный друг Гийома Аполлинера. При коммунистах сочинения Фаика Коничи были запрещены.

Вечерами много гуляющих, люди в кафе спокойно беседуют или смотрят футбол – болеют очень азартно, но беззлобно. Вообще я ни разу в Албании не чувствовал тревоги или агрессии, которые были бы разлиты в воздухе: может быть, повезло, но мне кажется, там и правда в целом довольно спокойно. Тревогу я чувствовал – вот такую, фоновую – когда мы смотрели парламентские дебаты по телевизору: социалисты явно очень напирают, довольно агрессивны, демократы резко им отвечают.

Радостно поражает религиозная терпимость. Примерно половина населения – атеисты, половина остальных – мусульмане (а у нас-то считают, что они там сплошь мусульмане…), причем чуть ли не половина этих мусульман (то есть примерно 12,5% населения) относится к суфийской секте бекташи (читавшие Орхана Памука в этом месте, наверное, скажут «О!», потому что Памук про них писал), которая представляет собой удивительное синкретическое соединения мусульманства и христианства: у бекташей принято ритуальное вкушение освященных хлеба, вина и сыра, которое они считают причастием, у них есть монастыри, а еще они верят в божественную троицу, но троица эта – какая-то совершенно неканоническая. Кроме мусульман, есть православные (существует автокефальная Албанская православная церковь) и католики.

В любом городе невдалеке друг от друга стоят мечеть, православный и католический храмы; правда, в селах больше мечетей, если судить по виду с дороги. Мусульмане среди интеллигенции очень европеизированные. Много межрелигиозных браков, причем в этих случаях супруги и родственники с энтузиазмом отмечают праздники обеих религий. В музее Онуфрия (см. выше про Берат) среди многих удивительных икон – икона «Живоносный источник» (в российской традиции такой сюжет мне неизвестен), где источник, на который сходил ангел, изображен рядом со стеной, а за стеной – две мечети.

Самые красивые места, где довелось побывать – Берат и Шкодра. Точнее, крепости рядом с этими городами. В Берате с горы открывается волшебный вид на окрестные горы и на город внизу. Сама крепость с очень тщательно отреставрированной православной церковью в центре тоже замечательна. На площадке стоит громадная, как на иллюстрации к «Руслану и Людмиле», скульптурная голова римского императора Константина. Говорят, на прошлой «Поэтеке» перед этой головой – глядя на горы – поэты из разных стран читали стихи. Не столько слушателям, сколько горам. Там читала Ольга Седакова. Я сразу, как узнал об этом, подумал, что ее стихи очень хорошо и правильно читать горам: «Похвалим высокое небо, / похвалим луну на воде…».

Шкодра – город, почти уничтоженный коммунистами, уничтоженный до такой степени, что в парламенте недавно приняли специальную программу возрождения Шкодры. Это больная тема: Энвер Ходжа был с юга страны, вообще, судя по всему, южане в ХХ веке были в Албании влиятельнее, а север был всегда более антикоммунистическим. Особенно Шкодра: например, тиранцы были уверены, что именно там придумывают все антикоммунистические анекдоты. Агрон говорит, что до войны это был типичный итальянский город. Сейчас от того городка остался только небольшой дворец то ли XVIII, то ли под XVIII век стилизованный, в котором находился обком партии. «Монплезир», – охарактеризовала его Маша. «Нет, – говорю, – это был ИХ плезир».

Но рядом с Шкодрой – гора, а на ней – крепость Розафа, и больше всего это напоминает Земной Рай, как он описан в «Божественной Комедии» Данте: с одной стороны – слияние рек Буна и Дрин, с другой – огромное, почти до горизонта, озеро, за ним – Черногория, с двух других сторон – высокие горы.

Вечером, после поездки в Берат, Ролан повез нас на небольшой частный винный завод, где праздновали открытие сезона белого вина. Удивительное дело: никаких речей, играет небольшой оркестр, вдоль столов ходят люди и дегустируют белое вино с разнообразными закусками, обслуживающий персонал – в национальных костюмах или во фраках с бабочками. Нас представили послу Хорватии и послице Македонии. Маша справедливо заметила: в России (да и во многих других странах) дегустация вина с послами непременно сопровождалась бы длинными и скучными речами, а здесь люди просто радовались жизни. Двор глинистый, кое-как набросаны каменные плиты, чуть оступишься – проваливаешься в глину (на самом заводике – очень чисто, как и полагается). Этим никто не смущается, все прыгают по плитам в вечерних нарядах. Зато, как только стемнело, в траве оказалось огромное количество светлячков, которые мерцали повсюду. Какой-то мальчик поймал светлячка в спичечную коробку и долго и любовно его рассматривал. «Он живой и светится,» – сразу вспомнили мы.